Томское Лукоморье

Страна Лукоморье в районе места образования будущего Томска упоминается на старинных картах Сибири, тех, что напоминают детские рисунки, с горами-холмиками и непропорционально широкими лентами рек, сохранились таинственные названия. В районе впадения Иртыша в Обь, где по официальной версии до Ермака были лишь остяцкие чумы да бескрайняя тайга, авторитетные картографы ХVI-XVII веков упорно наносили русскоязычный топоним «Лукомория». В воображении встает страна пушкинских сказок, где «чудеса» и «леший бродит», но география, хоть и эпохи Ренессанса, — это все-таки наука.

Хотя этот термин, похоже, не был тайной для западноевропейской (карты Г. Меркатора (1595 г.), И. Гондиуса (1606 г.) и т. д.), а чуть позже и для отечественной картографии того времени. Рядом с Лукоморией на многих картах показан типично русский этноним «самарики», а на карте А. Ортелиуса, изданной в 1570 г., за десять лет до похода Ермака, в тех же местах изображен населенный пункт Цинголо, соответствующий нынешнему селу Цингалы Тюменской области. При этом в языке аборигенов-хантов фонемы «ц» нет вообще.

Герберштейн, Федор Дьяк и другие

— Сведения о легендарной стране сибирского средневековья Лукомории стали проникать в научную литературу еще в первой половине XVI века с легкой руки австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, — рассказывает известный специалист в области сибирской топонимии, доктор географических наук, профессор Томского государственного университета Алексей Малолетко. — Он посещал Московию и в 1547 году опубликовал книгу «Записки о Московии» с картой.

Утверждая, что пользуется сведениями из «русского дорожника», австриец сообщал, что в Лукомории по реке Тахнин (очевидно Обь) живут диковинные люди:

«… у одних, как у диких зверей, все тело поросло волосами, у других собачьи головы, у иных… нет шеи… Есть и в реке Тахнин одна рыба, по виду совершенный человек, однако без всякого голоса…»

. Прямо русалка, что «на ветвях сидит».

Далее идут сведения о неких сибирских крепостях Грустина, Коссин, Серпонова… «…Носится слух, — пишет Герберштейн, — они (лукоморцы — Д. И.) каждый год умирают именно 27 ноября…, а потом оживают, как лягушки, на следующую весну…». Перед тем как «умереть», они оставляют товары, в основном, жемчуг и драгоценные камни, в известном месте, «а грустинцы и серпоновцы уносят их, оставляя вместо них свои и делая ровный размен».

Есть и другие свидетельства. Некий Федор Дьяк, например, посланный Борисом Годуновым в только что завоеванные Ермаком девственные земли «разведчиком», сообщал:

«Там в незнаемых странах… полно русских людей… всяких… Они там давно: кто торгует, кто охотится, а кто дань с самояди берет…»

В Приобье до сих пор бытуют устойчивые предания о приходе русских в Сибирь задолго до Ермака. Это подтверждают и многочисленные находки археологов (в том числе на томской земле) — предметы XIII—XIV веков, чуждые аборигенам Приобья: фрагменты русских горшков, русские мечи и кольчуги, большое количество бронзовых и серебряных украшений славянского происхождения и т. п. Однако все эти данные и даже научные труды до сих пор не смогли утвердить Лукоморию как общепризнанный факт, несмотря на то что «критическая масса» доказательств, по мнению многих специалистов, давно перекрыта. Лукомория никак не может «раздвинуть» гигантскую тень Ермака, монопольно накрывающую Сибирь вот уже пятый век.

Семейная легенда

Профессор Малолетко, проанализировав топонимию Приобья, установил многочисленные русско-славянские следы, оставленные в ней в доермаковский период и дожившие до наших дней. Не считая исконно русского термина «лукоморье» (залив, излучина морского либо речного берега), это населенные пункты с названиями типа Цингалинские юрты, Самарово, Каялова, речки и протоки, названия которых образованы от гидронима «Каяла», и т. д. В своей книге «Лукомория — первая русская колония в Сибири» Алексей Михайлович определяет примерные границы Лукомории: в правобережье Оби от устья р. Казым на севере до Сургута на юге, на западном фланге Сибирских увалов. Как раз там, где Обь делает дугу при встрече с Иртышом, образуя гигантское, почти в тысячу километров, лукоморье.

Кто же эти таинственные «самарики», на пол-Сибири «рассыпавшие» осколки древнерусской культуры? Точки над многими i расставила выдающийся сибирский этнограф, профессор ТГУ Галина Ивановна Пелих. В статье «Сибирские Каяловы о реке Каяла» она представила уникальный материал. Собирая этнографическую информацию в поселках Среднего Приобья, Пелих записала семейные предания местных старожилов Каяловых о том, как их предки, жившие за Доном в теплых степях у теплого моря, пришли на Иртыш и нижнюю Обь за 10 поколений (200—250 лет) до Ермака. На родине они жили на реке Каяла, притоке Самары (откуда и прозвище), разводили скот, занимались земледелием. Ушли потому, что начались «страшенные войны». Еще раньше ушли в Сибирь их соседи, некие Цингалы (тоже кличка или самоназвание группы русскоязычного населения, но не цыгане). Два с лишним века, по словам Каяловых, их предки жили с аборигенами «душа в душу». С приходом Ермака покой на Оби был разрушен, обозленное грабежами казаков «остячье» само стало всех грабить. Каяловы вновь снялись с места, забираясь в еще большую глушь. Остались лишь те, кто совсем обостячился.

В рассказах Каяловых из разных деревень, во многом повторяющих друг друга, Галина Ивановна почувствовала устойчивую устную традицию. «…Буквально каждое из высказанных Каяловыми положений, — пишет она, — подтверждается другими источниками».

«Из грек в варяги»

По результатам исследований Малолетко и Пелих складывается следующая картина. В эпоху распада Киевской Руси и татаро-монгольских войн (XIII—XIV века) началась миграция части русского населения из беспокойных причерноморских степей в Западную Сибирь. Известно, что торговые связи Южной Руси и низовий Иртыша были очень прочными, о чем говорят ярмарки в устье Дона, где бойко торговали сибирскими мехами. Цингалы, Каяловы и другие группы, жившие по Самаре и ее притокам и носившие общее прозвище «самары», шли путем, проторенным, возможно, не одним поколением купцов-земляков. В дикое Приобье они принесли не только свои песни, булатные мечи и православную веру, но и топонимию родных мест: названия каменистых южных речек Самара, Каяла, Байбалака (нижнее течение Каялы), Кельчик и других перекочевали на комариные протоки и могучие стремнины Северо-Западной Сибири. От основы «цинга», кроме поселка Цинголо, изображенного на карте Ортелиуса, тоже пошли названия речек, масса деревень с названиями типа «Цинганы» и т. д.

После плодородных степей в новой стране русичей встретили тайга, болота, суровый климат. Зато теперь никакой княжеской власти, половцам и даже Орде до них было не дотянуться. Судя по всему, они успешно адаптировались, занялись, как и местное население, охотой, рыболовством, торговлей мехами. Многие смешались с аборигенами, и есть основания считать — стали родоначальниками династий некоторых остяцких князьков: Самара, Бояра, Романа и других. Возможно, не забыли самары и свои прежние промыслы.

«Голубые бахмуты»

Призрак голубого коня является в южнорусских степях с древнейших времен: легенды о лошадях диковинной масти из этих мест приводили еще Гомер и Геродот. В документах XVI века упоминается о «мерине экстравагантной голубой масти» русского князя Ивана, упомянутый Герберштейн рассказывал о необычайно выносливых боевых конях на Украине — «пахматах»… Считалось, что редкая древняя порода, «бахматы», исчезла. Однако позже слово «бахмат» как название лошадиной породы и одновременно местный диалектизм было зафиксировано в Сибири. По рассказам Каяловых, живя за Доном, их предки разводили коней — «голубых бахмутов». «Не исключено, — пишет Галина Пелих, — что потомки „голубых бахмутов“, приведенных Каяловыми в Сибирь, дожили до наших дней». И, в частности, приводит рассказ писателя В. Сапожникова о встрече с чудесным конем во время одной из поездок сибирской зимней ночью: «Мужики были черные, а конь голубой… чистых кровей, необыкновенной силы, не боится грозы, не спадает с тела в любой дороге…».

«…Там Русью пахнет!»

Прервался или нет тысячелетний бег голубого иноходца — еще вопрос, но Лукомория не исчезла. Она жива и сегодня — в сибиряках Каяловых, Цингаловых, Самаровых… Непризнанная наукой, она ходит, разговаривает с характерным диалектом, хранит память предков и, наверное, подсмеивается над высокомерной близорукостью официальной истории.

«Чалдонье-то разное быват», — говорят в деревнях Приобья, подчеркивая, что местное старожильческое население делится на два заметно отличающихся друг от друга пласта — пришедшие до и после Ермака. Каяловы и иже с ними твердо стоят на том, что их предки пришли на Обь первыми, но не с Дона, а «из-за Дона». У них свой диалект, и они высмеивают говор казацких чалдонов. А селькупы и ханты к разным группам русских старожилов относятся, как к двум различным народам.

«У русских Приобья, — пишет фольклорист П. И. Мельников, — нет единой культуры, единого песенного стиля… Носители одних певческих традиций не принимают, высмеивают стиль и манеру пения других…». Если одно фольклорное направление носит отпечаток казачьего Дона, то другое тяготеет к более ранней эпохе.

Филологи отмечают, что записанные в Приобье «тексты былин обнаруживают большую близость к общему древнерусскому эпосу», а некоторые диалектизмы «унаследованы… от древнейшей эпохи». Например, древнерусское слово «комонь» (конь), употреблявшееся еще в «Слове о полку Игореве», уже в XV столетии стало на Руси глубоким архаизмом. И только сибиряки даже в ХХ веке продолжали распевать:

Тут стояли комони,

Все комони под коврами.

Один комонь не подкован…

…Лукомория, осколок Киевской Руси, перекочевавший в Приобье, долгие века хранила в его таежной глуши тот древний «русский дух», о котором говорил Пушкин. В вечной мерзлоте Сибири время замедлило ход, но не остановилось. Когда его вновь пришпорила хлынувшая из-за Урала вторая волна переселенцев, историю Сибири начали писать с чистого листа. Из тщеславия, по невежеству или по какой другой причине — неизвестно.

Материал подготовлен на основе данных, предоставленных А. М. Малолетко